Наталия Сухинина
Сухинина Наталия родилась в 1948 г. в семье бывшего фронтовика, прошедшего от Москвы до Берлина. Крещена в детстве. После окончания факультета журналистики МГУ работала в различных периодических изданиях.
К вере пришла, будучи корреспондентом газеты «Социалистическая индустрия», после того, как в 1990 году ее отправили в командировку пешком в Иерусалим. Получив благословение от Патриарха Алексия II, в пути она встречалась со многими священниками, воцерковленными мирянами. Оказавшись на Святой Земле, жила в Горненском монастыре, общалась с монахинями. Во время путешествия ей было явлено много чудес, и это изменило ее жизнь.
Сначала она стала писать рассказы и очерки для православных изданий – журналов «Русский Дом», «Православная беседа», «Марфа и Мария» и др. А вскоре оставила журналистику совсем, сосредоточившись на прозе.
В настоящее время, посвятив себя исключительно писательской деятельности, значительную часть жизни проводит в собственном доме в Пицунде (Абхазия). В основе ее книг – непридуманные истории, почерпнутые из реальных обстоятельств.
Книги автора
Нет в наличии
Непосильная ноша представить, как это возможно: пожизненное заключение. В исправительной колонии №6 именуемой в народе как «Черный дельфин», отбывают пожизненное заключение отец и сын – герои новой повести Натальи Сухининой. Бытует мнение, что многие «пожизненные» искренне сожалеют, что отменена смертная казнь. Проще — сразу и конец… Чем тянуть годами горькую тюремную лямку.
Никогда, никогда, никогда… Слово чёрное, как пропасть. В нём нет дна… В камере никогда не выключается свет. В течение дня нельзя присесть или прилечь на койку. Никогда не быть свободным! Что чувствует человек, для которого узенькая камера, запаянная двумя дверями: одна — монолит, другая — решётчатая, — единственное, постоянное жилище. Навсегда. До гробовой доски. Из неё не отлучишься ни на курорт, ни в гости, в неё никогда не позвонит дорогой человек, решивший заглянуть на огонёк. И никогда не открыть эти двери, в сердечном нетерпении обнять, обуть в тёплые тапочки, согреть чаю, попотчевать, чем Бог послал, облегчить душу разговором, глядя в родные, всепонимающие глаза. Никогда не распахнуть окно, чтобы впустить вольный ветер, подышать им перед сном в удовольствие. Никогда. Можно ли быть довольным такой жизнью? Можно ли не желать другой?
Можно только смириться и понять — тебе даруется время для покаяния. Смириться и принять вечные засовы и вечную несвободу. Смирение — в составе крови, в каждодневной тюремной робе, смирение — принять камеру как пожизненную квартиру, а свидание с родными, которых так любишь,— главными календарными праздниками. Вот, оказывается, какое оно бывает, смирение. А научившись ему обрести годы благодарения. Долгие годы. По-жизненно. Потому что за короткий срок это благодарение не вместить. Отец и сын Тищенковы, смирившись со статусом разбойников, однажды и навсегда закрыли для себя эту тему. Они запретили себе подсчитывать убытки незадавшейся судьбы, и сделали, на мой взгляд, невозможное. Подняли эту свою незадавшуюся судьбу на уровень самой счастливой жизни. Вот оно оказывается как бывает!
Казнить нельзя. Помиловать
24 $
Никогда, никогда, никогда… Слово чёрное, как пропасть. В нём нет дна… В камере никогда не выключается свет. В течение дня нельзя присесть или прилечь на койку. Никогда не быть свободным! Что чувствует человек, для которого узенькая камера, запаянная двумя дверями: одна — монолит, другая — решётчатая, — единственное, постоянное жилище. Навсегда. До гробовой доски. Из неё не отлучишься ни на курорт, ни в гости, в неё никогда не позвонит дорогой человек, решивший заглянуть на огонёк. И никогда не открыть эти двери, в сердечном нетерпении обнять, обуть в тёплые тапочки, согреть чаю, попотчевать, чем Бог послал, облегчить душу разговором, глядя в родные, всепонимающие глаза. Никогда не распахнуть окно, чтобы впустить вольный ветер, подышать им перед сном в удовольствие. Никогда. Можно ли быть довольным такой жизнью? Можно ли не желать другой?
Можно только смириться и понять — тебе даруется время для покаяния. Смириться и принять вечные засовы и вечную несвободу. Смирение — в составе крови, в каждодневной тюремной робе, смирение — принять камеру как пожизненную квартиру, а свидание с родными, которых так любишь,— главными календарными праздниками. Вот, оказывается, какое оно бывает, смирение. А научившись ему обрести годы благодарения. Долгие годы. По-жизненно. Потому что за короткий срок это благодарение не вместить. Отец и сын Тищенковы, смирившись со статусом разбойников, однажды и навсегда закрыли для себя эту тему. Они запретили себе подсчитывать убытки незадавшейся судьбы, и сделали, на мой взгляд, невозможное. Подняли эту свою незадавшуюся судьбу на уровень самой счастливой жизни. Вот оно оказывается как бывает!
Казнить нельзя. Помиловать
24 $
сообщить о
поступлении